Роман Романов — второй директор музея истории ГУЛАГа и руководитель фонда «Увековечение памяти жертв политических репрессий».

Он родился в 18 октября 1982 г. Получается, что детство его пришлось на период, когда в СССР принялись по поводу и без «раскаиваться за сталинские преступления». Вероятно, это оставило глубокий след в психике, хотя, как вспоминает Романов, у него в роду репрессированных не было: «По всем семейным преданиям и документам — нет. У меня родственники по всей стране. Почему-то часть семьи по материнской линии перебралась из Пензенской области в Сибирь, в Кемеровскую область. Разные родственники по-разному это помнят и рассказывают, но там что-то было страшное: горели деревни и церкви. Эти воспоминания через поколения вызывают какую-то боль у моей мамы. Для меня это отдельное исследование».

Интересно, что у Романа Романова нет профильного исторического образования. Он получил диплом психолога, работал в Академии переподготовки работников искусства, культуры и туризма, с 2000 г. — а Оптическом театре. Проще говоря, нынешний директор Музея истории ГУЛАГа является человеком эмоции и перфоманса.

Вот в одном из интервью он говорит, вспоминая свои исследовательские поездки: «Я помню эту гору башмаков. Рваные, перемотанные кусками проволоки, зашитые, связанные. И рядом — совсем маленькие. Значит, детские. И смотришь на это, и понимаешь вдруг, кто здесь находился, как они тут существовали, если у них отваливается подошва, а ее пришивают проволокой. Или пришивают кусок покрышки гвоздями... Идешь, а под ногами шуршит галька. И понимаешь, что именно эти камешки шуршали под ногами заключенных. Вот стоит миска, три кружки, чайник. Что-то из этого подписано, чтобы не украли. Потому что каждая вещь — это ценность. Вот валяется кайло, гнутый лом, кривая лопата. Все эти предметы вписаны в невероятный пейзаж, в котором есть еще и штольни с шахтами бывших рудников». В общем, не история у нас, а такой вот кромешный ужасный ужас.

Музей истории ГУЛАГа был открыт в июле 2001 г. Тогда вообще была мода посыпать голову обильными порциями пепла и создавать различного рода учреждения, направленные на сохранение плохой памяти о советском периоде. О хорошем мы и до сих пор вспоминаем куда реже.

Так, во многих бывших республиках появились «Институты национальной памяти», в Киеве открылся специальный «Музей голодомора». Концепция всех этих учреждений довольно проста: «Вот смотрите, как нас всех убивал преступный режим».

Подобного формата музеи и фонды, как правило, работают, используя манипулятивные технологии, и не пытаются разобраться в истинных причинах произошедшего. Также в освещении ситуации никогда не приводятся сравнения (как в этот же период было в других странах, каким вообще был исторический фон). В результате у человека формируется впечатление, что ужасы репрессий, во-первых, были присущи только России (в то время, в 30-е гг. ХХ в., процессы устранения инакомыслящих происходили во всём мире), а во-вторых, эмоция создается такая, как будто нечто подобное в России продолжает происходить по сей день. Нигде ни разу не сталкиваешься с утверждениями, что в данный момент политические репрессии в России давно завершились, и даже смертной казни в принципе нет.

Музей ГУЛАГа основал Антон Владимирович Антонов-Овсеенко, сын революционера из ленинской гвардии. Он много лет просидел в сталинских лагерях и тему эту воспринимал как личную. В 2008 г. Роман Романов пришел работать в музей, а в 2012 г. стал его директором.

В 2016 г. он создал «Фонд памяти», с помощью которого в тему популяризации информации о репрессиях привлекаются дополнительные инвестиции. Среди партнеров фонда указана, кроме всего прочего, международная компания FBK Grant Tronton.

Незадолго после этого в Москве был открыт памятник «Стена скорби». Также фонд начал поддерживать создание музеев репрессий по всей стране.

«Я понял, что сегодня памятник жертвам политических репрессий «Стена скорби» отражает реальное состояние общественного сознания относительно этой темы. На нем написано «помни». Но «помни» чаще ассоциируется с войной. Человек, который приходит неподготовленным, может не сразу понять, о чем речь. Фигуры безликие, почему у них нет лица? Надо называть имена. Безликость –— это результат политики беспамятства, ведь во время репрессий уничтожали не только людей, но и память о них. Люди боялись хранить портреты репрессированных, вырезали, заштриховывали их. Но, с другой стороны, если бы там появились лица, это тоже было бы очень странно. Теперь нам необходимо всех поименно назвать», - так Романов говорил о «Стене скорби.

В рамках своей деятельности Романов пытается привить русским людям комплекс вины: «Травма станет частью нашей истории и даже нашей силой, потому что осознанная травма — это опыт. Но лекарство — горькое, операция — болезненная. Сложность в том, что мы не только жертвы, но и те, кто всю эту систему построил. Если фашистская Германия уничтожала людей других стран и национальностей, то в России уничтожали соотечественников — вопреки здравому смыслу, иррационально». Согласитесь, не самая полезная эмоция.

В апреле 2019 г. иноагент Юрий Дудь выпустил фильм «Колыма — родина нашего страха». Одним из основных привлеченных экспертов выступил Романов. Истории звучали вроде таких: «Молодая девушка, которая закончила школу, устроилась продавать мороженое, и в парке вот, с тележкой, продавала мороженое, встретила одноклассников. Обрадовалась встрече, угостила всех мороженым. Решила, что она потом деньги, когда будет сдавать, вложит их в кассу. И уже вечером, когда она приехала сдать товар на склад, и она не успела рассчитаться за то, что она угостила своих бывших одноклассников мороженым. Эту тележку опечатывают, составляется акт — растратчица. И она отправляется, и отправляется как раз на Колыму. И вот эта история — она как раз задокументирована».

Позже, когда по поводу фильма поднялась шумиха (он набрал 27 млн просмотров), Романов не смог полностью подтвердить все приведенные данные. В частности, цифра в 20 млн осужденных, якобы прошедших через ГУЛАГ, также оказалась сильно завышенной.

Ещё одна из задач музея и фонда — оцифровка уголовных дел и их размещение в свободном доступе. Тоже вполне себе понятная подрывная деятельность в духе «посмотрите на нашу жестокость», нечто среднее между эксгибиоционизмом и мазохизмом. «В архивах собрано 200 тысяч дел. А оцифровано только 320. А сколько было уничтожено! Но даже имеющееся не осмыслено, не отсканировано. Как слепое пятно», - говорит он в развернутом интервью.

Там же звучат такого формата ужасы: «На Чукотке мы находили внутренние рапорты, в которых описывалось, что какой-то охранник третий день пьет, а на четвертый устроил поножовщину. Потом это повторилось. И здесь понимаешь: если охрана здесь сходила с ума, что было делать другим людям?

— А кладбища? Ведь хоронить людей нужно было…

— Да, об этом свидетельствуют лаконичные таблички с номерами. Причем на Бутугычаге писали не номер заключенного, а просто ставили ряд и место. И как сопоставить — кто там лежит?

— И никаких списков не было?

— Не все кладбища можно выявить. Они зарастают, их не видно. Иногда могут местные краеведы что-то показать. Все это стирало не только самих людей в порошок, но и память. Вот перед тобой — от консервной банки крышка, на которой выбито «Н22». Что за человек там, кем он был? И любой архивный документ оживает, когда такое видишь воочию».

В 2024 г. музей ГУЛАГА попал в фокус внимания общественности. После того, как работа учреждения была приостановлена по причине невыполнения требований к пожарной безопасности, многие либералы и иноагенты сразу же подняли шум. Вот, например, Екатерина Шульман разразилась такими постами: «Директор музея Роман Романов, тогдашний мой коллега по СПЧ, водил нас с подругой по экспозиции. Это был очень интересно организованный музей, с должной деликатностью показывавший людям нечеловеческое — в тех объемах и в том оформлении, в каком они в состоянии были его воспринять.

Теперь это всё закрыто. Про СПЧ и говорить нечего, совет представляет собою коллекцию патентованных подонков — за редкими, редкими исключениями, которые я могла бы перечислить, но не стану. Как там у Тургенева — и все они умерли, умерли, умерли».

Вне зависимости от того, чем закончится история с музеем, нашему государству давно пора обратить внимание на политику в сфере культуры, истории и сохранения памяти. На каких моментах расставлены акценты? Не вредно ли это для общества? Зачем мы сами оговариваем себя, да еще и за государственный счет?

На все эти вопросы нужно найти правильные ответы.